Рудольф Хаметович Нуреев – гений танца, артист, балетмейстер

Он прожил в страхе половину своей жизни. Ему срывали спектакли, кричали из зала: «Предатель!», «Изменник!», «Продажная тварь!», «Убирайся в Москву!» Во время выступлений с балконов на сцену летели осколки стекла. Перед его выходом на сцену обрушивались потоки воды – кто-то умышленно открывал противопожарные краны.

В 1987 году на улицах Уфы появился странный человек, он был угрюм, немногословен. В родной стране он считался преступником, осужденным на семь лет за измену Родине. Его могли арестовать в любой момент. Он ходил по городу детства, пугаясь собственной тени. И каждый раз, когда он приходил туда, куда шел, маршрут обрывался.

Родительского дома уже не было, дверь училища заперта изнутри, в театре выходной. Всем своим видом город будто говорил ему, что прошлого нет. А люди… Племянников вообще видел впервые — чужие ему люди. Сестры изменились до неузнаваемости – стали чужими. Умирающая мать его не узнала, думала, что это не настоящий сын, а ее галлюцинация.

И вдруг он увидел избу, обыкновенную деревянную избу. Улыбнулся и заявил, что хочет ее купить. Вернувшись в Париж, в свой салон на набережной Вольтера, он снова заговорил об избе. Какая изба? Неужели он планирует прилетать в Уфу в отпуск?

Да и зачем самому богатому артисту в мире балета, владеющему островом в Средиземном море, деревянная изба в Уфе? Его не понял никто. А ведь тот, кто был способен понять эмоциональный порыв артиста Рудольфа Нуреева, мог бы понять и скрытую трагедию, давно ставшую нормой жизни этого признанного гения.

С мечтой о танце

Ариан Дольфюс боготворила Нуреева с детства – с тех пор как двенадцатилетней девочкой увидела его Ромео. Став журналисткой, она много раз брала интервью у своего кумира, а потом написала книгу.

Недалеко от Оперы Гарнье находится церковь Мадлен я не знаю, какому богу молился Рудольф Нуреев, но он приходил туда в мае 1961 года, когда в течение месяца Кировский театр гастролировал в Париже. Нуреев просил бога оставить его во Франции. И в конце жизни он тоже приходил в эту церковь. Сложно сказать, зачем. Он не был верующим», — рассказала Дольфюс.

Быть может, он приходил к Марии Магдалине как к свидетельнице и соучастнице его потаенного замысла, тайного плана, в существовании которого он боялся признаться даже себе самому. Париж видел его в самых разных ролях. До 16 июня 1961-го он был советским гражданином, после 16 июня – гражданином всего мира, кроме своей родной страны.

Тамара Закржевская всю жизнь работает в РИИИ РАН в Питере, и мало кто догадывается, что это единственная женщина в мире, в которую, по признанию самого Нуреева, он, возможно, был влюблен.

«Мы познакомились в 58-ом в Мариинском театре на каком-то спектакле, — вспоминает она. – Рудик не танцевал, а находился в зрительном зале. Приятельница в антракте разговаривала с каким-то пареньком субтильного вида.

Я и подумать не могла, что это Нуреев. Приятельница подозвала меня и говорит: «Познакомься, это Рудик Нуреев». Это меня так ошарашило, что я начала хохотать как сумасшедшая и долго не могла остановиться.

Через несколько дней я пришла в театр купить билеты на спектакль. Вдруг ко мне подходит Рудик и говорит: «Скажите, а из-за чего Вы в тот раз так смеялись?» Я стала извиняться и сказала, что представляла его совсем другим. И для меня это было полной неожиданностью. «Каким другим? Высоким, красивым и черным?» — спросил он. Так у нас завязался разговор».

Этот разговор растянулся на три года. О чем же могла беседовать студентка филфака ЛГУ и малообразованный, провинциальный, невоспитанный дикарь, который вообще плохо ориентировался во всем, что не имело отношения к танцу? Да обо всем на свете. Хотя бы о детстве.

Сегодня в уфимской школе, где учился Нуреев, находится хореографическое училище, носящее его имя. Рассказывает Людмила Колесникова, руководитель музея данного училища: «Рудольф всегда очень любил рассказы про необычность своего рождения.

Он родился под звук колес поезда, который мчался во Владивосток, куда ехала мама Фарида с тремя дочками – старшими сестрами Рудольфа. Она ехала туда к мужу, который служил там политруком. Больше всего Рудольф любил старшую сестру Розу, она всегда его поддерживала во всех начинаниях, связанных с танцем. Она ласково называла его на итальянский манер — Руди».

Первым директором этого училища был Алик Бикчурин, в прошлом солист балета. Он рассказывает: «У Рудольфа была одежда, перешитая из одежды старших сестер. Мать его носила в школу на собственных плечах, потому что тротуаров не было, а грязи было по колено».

Он был обыкновенным мальчишкой из очень бедной рабочей семьи. Но однажды… Если бы только его мама могла представить, каковы будут последствия ее благородного порыва. Рассказывает Рамиля Латыпова, руководитель музея Башкирского театра балета: «Его мама тогда была фасовщицей на кефирном заводе. И она выиграла в лотерею билеты на балет.

Тогда у нас шла «Журавлиная песнь», поставленная по легенде, когда журавли спасают влюбленных». Но «Журавлиная песнь» спасла не только влюбленных, но и семилетнего Руди. Оказывается, мир бывает другим. В нем не только голод, холод, грязь, грубость, нищета.

Он может быть красивым, добрым и щедрым, наполненным упоительными звуками. И самое главное – этот мир завораживает магией движений, которые тут же хочется повторять. И он повторял. «У Руди врожденный талант танцевать. Это дар», — говорили матери соседи и приятели. Но она не знала, что с этим делать.

А отец и слышать ничего не желал о танцах. Единственный сын будет военным. Колесникова продолжает: «В одиннадцатилетнем возрасте одна из пионервожатых повела его и других детей в Уфимский дом ученых, где состоялась встреча с Анной Удальцовой – балериной, которая когда-то блистала в труппе Дягилева.

И когда она увидела, как Рудольф танцует лезгинку и гопак, то сказала: «Мальчик, мой 50-летний опыт работы с детьми говорит мне, что тебе нужно учиться классическому танцу». Так Удальцова стала его педагогом». Время понеслось совсем быстро. В сознании юноши танец и мечты о другой жизни слились в одну эмоцию.

Он танцевал, не задумываясь, зачем. Мог часами глядеть на поезда, уносящиеся вдаль. И тоже не понимал, зачем. Или изучал географические карты, тоже не задумываясь, для чего. А потом во время первых гастролей в Париже почему-то купил детский электрический паровозик. Оказывается, мечты сбылись.

Рассказывал ли Рудольф обо всем этом Тамаре? Наверняка. Впрочем, о парижском паровозике вряд ли. Ведь они расстались на 28 лет. А вот о маме, о невероятной привязанности к ней, о своем чувстве из разряда необъяснимых и очень сильных, а также о том, как впервые вышел на сцену Башкирской оперы все в той же «Журавлиной песне», на которую привела его в семь лет мама, точно говорил.

Нуреев мечтал учиться в Ленинграде. Летом 55-го семнадцатилетний Рудольф впервые пришел на улицу Зодчего Росси. В этом возрасте юноши уже, как правило, завершают обучение в Вагановском училище. Педагог-экзаменатор Вера Костровицкая высказала сомнения, что из него выйдет толк, но главное, что его приняли.

Артистка балета Марина Васильева вспоминает, как познакомилась с новым учеником: «Поначалу было трудно с дуэтным танцем, ведь он им не владел. И Николай Серебренников, наш педагог по дуэтному танцу, ставил с ним именно меня, потому что я была маленькая, худенькая и крепко стояла на ногах. Я страшно мучилась, переживала, умоляла, чтобы меня не ставили с этим Нуреевым».

В училище новичок уже в первые две недели умудрился показать характер: его зачислили в шестой класс, а он настоял, чтобы его перевели к самому сильному педагогу училища – Александру Пушкину, в восьмой. Наглость неслыханная. Дерзость невиданная. Но ведь его перевели к Пушкину.

«Рудольф занял центральное место, оттеснив тех учащихся, которые до этого там находились, — рассказывает Бикчурин. – И никакого стеснения или боязни с его стороны. Конечно, на него начали коситься – как это он посмел занять не свое место! Пушкину же, кажется, нравилась такая наглость».

Но как бы ни старался суперодаренный Нуреев, технику за 2 года он не набрал. И тогда директор поступил мудро – не стал выдавать ему диплом, а дал возможность еще целый год учиться. И уже весной 58-го с отрывком из «Корсара» он выиграл Международный конкурс балетных артистов в столице. Невероятно, но факт: его звали в Большой, однако он сохранил верность Ленинграду – Кировскому.

«Лауренсия» взорвала северную столицу, столь темпераментного Фрондосо еще не видала эта сцена. И это было только начало. За три сезона в Кировском Рудольф Нуреев станцевал семнадцать партий. Сказка. Помимо сцены, была еще жизнь, которую Рудольф наконец-то хоть немного начал замечать.

«Рудольф никогда не был в драмтеатре, — рассказывает Закржевская. – Я ему говорю: «Рудик, давай один раз сходим. Если тебе не понравится, больше ходить не будем». Я его повела на «Идиота» со Смоктуновским. И он был просто раздавлен, околдован. Он вышел и не мог произнести ни слова. Потом он стал посещать со мной университет, в котором я училась, слушал там спецкурсы и спецсеминары».

А затем случилось самое интересное. Балетная труппа собиралась на зарубежные гастроли. К этому моменту Нуреев уже являлся ведущим танцовщиком в своем театре. Рассказывает Васильева: «Рудик мгновенно завоевал французскую публику. Его воспевали все газеты, его технику, внутреннюю энергетику.

Он танцевал и с Аллой Осипенко, и с Аллой Сизовой». «Я танцевала с ним акт «Тени» из «Баядерки», — вспоминает Осипенко. – Был огромный успех. После выступления подошел худрук Константин Сергеев, и Рудик ему говорит возбужденно: «Вы слышите, какой успех?!» А Сергеев спокойно отвечает: «Ничего удивительного, сегодня же суббота». Это я на всю жизнь запомнила. Человек так радовался, а его опустили с неба на землю».

Париж. Сон, которого он ждал всю жизнь. Но разве может присниться место, в котором ты не бывал? Но он просыпался в парижском отеле, а сон не прекращался и длился целый месяц. Улицы и площади, набережные и музеи, кафе и парки. Звуки, краски, запахи, интонации – все иное, другое.

Свобода, точнее, всего лишь один ее глоток. Но он пьянил. И кто же в таком состоянии задумывается над последствиями? А рядом сопровождающие в штатском, тотальная слежка. Угнетающие запреты на все. Но разве можно запретить дышать?

С самого начала наш герой вычислил расположение черного хода в гостинице. Он сбегал каждую ночь. Новые знакомства, встречи, бесконечные разговоры. А днем посещение музеев и просто прогулки в одиночестве. И мысли, стучащие молоточком у виска: «Что дальше?» Он же видел, что его поведение шокирует.

Но впереди был Лондон, а этот город он хотел покорить своим танцем, как уже покорил французскую столицу. 16 июня 61-го вместе со всей труппой он прибыл в аэропорт Ле-Бурже. «Я последняя входила в самолет, за мной оставался только Рудик, — рассказывает Осипенко.

– Когда я уже прошла, то Виталий Дмитриевич, наш сопровождающий, сказал ему: «Рудик, Вы не летите в Лондон, а отправляетесь в Москву». Я опешила. В самолете я сказала нашему директору Коркину: «Георгий Михайлович, сделайте что-нибудь». Он ответил: «Алла, я сделал все, что от меня зависит». В иллюминаторе я видела Рудика, он бегал по полю и бил кулаками по стене здания аэровокзала».

В Комитете госбезопасности не желали мириться с фактом побега. Долгие годы Нуреев пребывал в постоянном страхе за собственную жизнь. Подножка, удар в спину, автомобильная авария, травма ноги – и вот он уже без сцены навсегда. Лишний, ненужный, бессмысленный человек. Он был уверен, что его пытались устранить физически.

Но самое страшное, что ему пришлось пережить, — это психологическое давление на его близких. Тамару Закржевскую отчислили из университета. Отца Рудольфа – коммуниста, политработника – принародно унизили на партсобрании и выгнали из партии.

Человек без дома

Во Франции Нуреев сразу же начал работать. 1 июля, спустя всего полмесяца после «прыжка в свободу», он уже танцевал в Театре Елисейских Полей. А вскоре его пригласила в британскую столицу Марго Фонтейн. И девятнадцатилетняя разница в возрасте оказалась не помехой удивительному творческому роману.

«Его стиль танца выдавал сильный мужской характер, — считает Дольфюс. – Но как только вы начинали с ним говорить, брать интервью, оказывалось, что голос у него совсем нежный и тихий. Подобная двойственность выглядела чрезвычайно мило. Пресса называла Нуреева «сексуальным развратником» и «великой куртизанкой».

«Многие утверждают, что Нуреев зачастую вел себя грубо и вечно всем хамил, — рассказывает Осипенко. – Но я ни с чем таким не сталкивалась». Алле Осипенко повезло, а вот Марго Фонтейн, Наталья Макарова, Элизабет Платель и другие могли бы рассказать совсем другие истории, в которых наш герой проявлял себя не с лучшей стороны и причинял боль партнершам. Но все это от большой любви и стремления к совершенству.

«Я вспоминаю балет «Раймонда», его первую постановку в качестве директора оперы, — рассказывает знаменитая французская балерина Платель, в голову которой Нуреев однажды кинул термос. — Целых две недели ушло на постановку фантастического вальса, являвшегося для него самым важным в балете. Это позволило ему узнать каждого танцовщика в балете. Его желание сделать движения трудными всегда критиковали извне, но мы-то это ценили».

В 83-ем Нуреев возглавил Парижскую оперу, основанную еще в 17 веке. Это было логично для его судьбы. Он пересек Ла-Манш и вернулся в Париж, где началась европейская глава его жизни. Он хотел в дом классического танца вернуть классические балеты Мариуса Петипа, которые он знал наизусть и уже многие годы ставил на других европейских сценах.

«В Парижской опере до Нуреева шло только «Лебединое озеро», — рассказывает Дольфюс. – И вот приехал Нуреев с полным чемоданом великих балетов Петипа, которые танцевали в Кировском театре. Именно это для западного мира оказалось очень интересным. Во Франции он поставил «Дон Кихота», «Раймонду», которые были незнакомы западному зрителю.

Позже он поставил «Баядерку», вернул к жизни «Щелкунчика» и сделал новую редакцию «Лебединого озера». Иными словами, он подарил Парижской опере тот репертуар, который до сих пор идет на этой сцене». Он был действительно одержим балетом. После операции сбежал из госпиталя и с трубками в животе танцевал Фавна.

На скалу он влез, а спуститься уже не смог. Пришлось спускать со скалы на руках. И всю жизнь, несмотря на статус мегазвезды, сам штопал себе балетки английским крестом. «Лично я танцевала очень мало с Нуреевым, – рассказывает Платель. – Я была слишком высокого роста для него.

Но мне посчастливилось танцевать с ним, например, в «Лебедином озере» и «Баядерке». Я чувствовала, что все его тело участвует в танце». В Парижской опере он не только ставил балеты, но и танцевал и руководил труппой. И жизнь на вулкане с таким руководителем никто не отменял.

Когда он только стал директором, все думали, что из-за вздорного характера его ждет провал. В раскаленном воздухе слово «забастовка» стало привычным. Этуали-мужчины негодовали: из 140 спектаклей в сезон 40 патрон забирал себе. Он грубо ругался, психовал, каждые три недели диктовал секретарше заявление об уходе.

Отменил семейную жизнь всей труппе, ведь у него-то семьи не было. Мог до двух ночи обсуждать планы распределения ролей, а в 8:30 ждал всех в классе. Однажды запустил в костюмершу стакан с водой – медленно его переодевала. Потом дал педагогу пощечину – пришлось выплачивать компенсацию.

Труппа регулярно находилась на пределе нервного срыва и требовала отставки директора. Так прошло шесть лет. «Я думаю, это как человеческие отношения, — рассказывает Платель. – Нужно было доказать Рудольфу, что ты соответствуешь его требованиям. И если кто-то был такой же сильный, как он, он очень это ценил.

Он требовал преданности. Конечно, нельзя отрицать, что иногда были острые моменты. Но это был человек, живущий сценой. Я думаю, он желал умереть на сцене. Я никогда у него не замечала пренебрежения к кому-либо». Но сам для себя этот человек был настоящей проблемой, человек-чудовище.

Он мог на торжественном приеме запустить тарелку в стену только потому, что шведский стол предполагал самообслуживание, и при этом прокричать: «Нурееву всегда подают!» Что это: темперамент, страсть, невоспитанность? Но те, кто был к нему привязан, объясняли его душевные порывы гораздо проще.

Несмотря на возраст, он был эмоционально незрел. Отсюда агрессивность и жестокость как у ребенка. «И все-таки молодые танцоры Парижской оперы его боготворили. Мне кажется, Нуреев до прихода сюда был скитальцем, но здесь он нашел свой дом», — считает Жан-Клод Дьен, журналист, хорошо знавший Нуреева.

«Свой дом» — понятие непостижимое для сознания Рудольфа. У него были дома, замки и квартиры по всему миру, был даже остров недалеко от Сорренто. А еще были сцены разных театров, где он традиционно проводил вечера. Но где действительно был его дом?

«Я считаю, что Париж в конце концов стал для него местом, где он мог бы жить, – полагает Элизабет Платель. — У него были друзья, но в жизни он был одиночкой. Быть другом Нуреева – это великая честь».

«Очень сложно сказать, полюбил ли Нуреев западную жизнь, — размышляет Дольфюс. – Я думаю, ему здесь нравилось. Нравилось быть свободным. Нравилось то, что он мог здесь зарабатывать, мог работать с теми, с кем хотел.

Но мне кажется, в глубине души он оставался русским. Однажды он сказал: «Я здесь чужой». У него были любовники. Три любовника, которые много для него значили. В дружбе он был очень верным. У него была потребность, чтобы его любили».

В молодости у него были гетеросексуальные отношения, но в женщинах он видел лишь танцовщиц. Он боялся любви. Боялся собственной беззащитности, уязвимости, когда тебя могут отвергнуть. Лучше случайные связи, чем такая боль. Он был чувствителен и раним. И очень одинок.

Всю жизнь этот человек-чудовище, скандалист и грубиян хотел увидеться с матерью. Они не виделись 26 лет. И все эти годы он добивался для нее визы. А над ним откровенно измывались: много раз сообщали, что визу дали, но это был обман.

В 76-ом, после пятнадцати лет разлуки, танцор Рудольф Нуреев обратился к американскому и британскому лидерам с просьбой надавить на Брежнева. Самые видные деятели искусств Запада собрали более 10000 подписей, чтобы только Рудольфу и Фариде разрешили встретиться. Но Кремль безмолвствовал.

«В итоге в 1980 году в Европу выпустили его сестру и племянницу, — рассказывает Дольфюс. – Он поселил их у себя, финансово обеспечивал, а маму так и не выпустили. Я думаю, мама – это дом, душевный приют. Разрешив сестре и племяннице приехать и запретив встречу с матерью, советские власти укололи Рудольфа Нуреева в самое сердце».

Осенью 84-го ему поставили диагноз: медленное умирание. Оно длилось еще 8 лет. Но оставалось многое, что он должен был обязательно успеть. «Я думаю, он всегда хотел вернуться в Россию, — продолжает Дольфюс. – Он часто говорил, что ему бы этого очень хотелось.

Но если он поедет, то больше не сможет вернуться на Запад. Но ведь он вернулся. Это случилось через неделю после падения Берлинской стены. Он приехал на Запад за полтора месяца до того, как была установлена эта стена, а вернулся через неделю после ее падения. Это так символично».

Вначале он хотел приехать в Кировский театр с Марго Фонтейн, чтобы все поняли. Потом вместе с Парижской оперой, чтобы тоже все поняли. Но приехал один. И каждый понял что-то свое.

«Конечно, это был уже не тот Рудик Нуреев, который когда-то оставил этот театр, — рассказывает Осипенко. – Ему было трудно, он был уже болен. Он просто хотел встать на колени и поцеловать эту сцену».

В те ноябрьские дни 1989 года Ленинград лихорадило. Нуреев, Кировский, «Сильфида», всего два дня. Казалось, весь город говорил только об этом. Его партнершей была двадцатилетняя балерина Кировского Жанна Аюпова.

«Мой педагог Нинель Кургапкина была очень дружна с Рудольфом, — рассказывает Аюпова. – Судя по всему, они вместе и сделали выбор в мою пользу. Представьте мое состояние, когда Нинель Александровна сообщила мне эту новость. Нуреев для меня был каким-то небожителем».

И вот небожитель пришел на репетицию в Кировский и встретил там женщину, которую не видел 28 лет. Она давно была замужем, имела взрослого сына. Рассказывает Тамара Закржевская: «Мы очень нежно поговорили. А вот репетиция произвела на меня тяжелое впечатление. Ему ведь было уже 52 года. Я думала только об одном: «Зачем ты танцуешь?»

На спектакле будет 90% людей, которые хорошо разбираются в балете. Они придут, чтобы увидеть танец великого Нуреева, про которого столько писали, столько говорили. А на репетиции он часто падал, выполняя даже не самые сложные элементы. Я спросила: «Рудик, у тебя что, ноги болят?» Он ответил очень сухо: «Нет, не болят». Он очень на меня обиделся, мы поссорились».

А потом он вышел на сцену. На ту, которую был готов целовать. Рассказывает Аюпова: «До этого я со многими танцевала этот спектакль, но такого Джеймса у меня никогда не было. Меня поразил его взгляд, от него исходило невероятное обаяние».

Нурееву предложили на выбор два парижских кладбища: Монмартр и Монпарнас. Но он сам выбрал Сент-Женевьев-де-Буа — русское кладбище. «У него всегда была ностальгия по России, — рассказывает Дольфюс. – Когда его мать умерла, он был в Нью-Йорке.

Он позвонил одной русской подруге, жившей на Пятой авеню. Они встретились, чтобы поужинать вместе. И в тот же вечер пришел Барышников. В тот момент ему были нужны только русские друзья». Жизнь Рудольфа Нуреева, которую он прожил, и жизнь, которую он мог бы прожить, несопоставимы.

Да он и не сопоставлял. Но в области чувств рассудок всегда в проигрыше. И там, где было сердце, всегда жила боль. Вначале острая, затем саднящая, потом привычная. Разве совершил этот гений танца, человек, отмеченный богом, преступление, за которое заплатил пожизненной разлукой с домом, близкими, матерью?

Он так и не купил избу в Уфе. И пережил мать, которая при встрече его не узнала, всего на пять лет. Но на далеком острове Сен-Бартелеми в Карибском море он купил деревенский дом и назвал его по-русски – «дача». Обыкновенный, деревянный, очень скромный дом. Свободно прилетая в этот дом и улетая из него, ему всегда казалось, что он побывал в России.